Мы легли у разбитой ели, Ждем, когда же начнет светлеть. Под шинелью вдвоем теплее На продрогшей, сырой земле.
- Знаешь, Юлька, я против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье, Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый. У меня лишь она одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик Беспокойную дочку ждет Знаешь, Юлька, я против грусти, Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле, Вдруг приказ: «Выступать вперед!» Снова рядом в сырой шинели Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше. Шли без митингов и замен. В окруженье попал под Оршей Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку. Мы пробились по черной ржи, По воронкам и буеракам, Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы, Мы со славой хотели жить. Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит
Ее тело своей шинелью Укрывала я, зубы сжав. Белорусские хаты пели О рязанских глухих садах.
Знаешь, Зинка, я против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый У нее ты была одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье У иконы свечу зажгла Я не знаю, как написать ей, Чтоб она тебя не ждала.
Я столько раз видала рукопашный, Раз наяву. И тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне.